По дороге с кладбища бедный, невзрачный Шуберт зашёл с друзьями в пивную и выпил "за нашего бессмертного Бетховена", а потом "за того из нас троих, кто первым последует за ним. Этим первым оказался он сам... Ты, молодость, погибла в наши дни! Давно народ свои утратил силы, Всё так однообразно, так уныло, В ходу теперь ничтожества одни. Мне только боль великая дана И с каждым часом силы убывают. О, разве и меня не убивают Бессмысленные эти времена?
В то время, когда Бетховен создавал свою грандиозную Девятую симфонию с одой Шиллера в финале "Обоймитесь миллионы", Шуберт писал свою "Жалобу к народу". Ей мы и открываем последнюю главу наших размышлений.
Что и говорить, времена настали столь безнравственные, что не только убили нежного Шуберта, но заставили друзей Бетховена дежурить у его могилы, охраняя труп, ибо узнали, что могильщику вручена крупная сумма за голову Бетховена (воспоминания Герхарда Брёнинга и письмо Шиндлера Мошелесу от 4 апреля 1827 года). В то время, как музыка Бетховена завоёвывала лучшие умы Франции, Англии и России, танцующая Вена времён железного канцлера Меттерниха, руководившего одной из самых чёрных европейских реакций, растаптывала нежные ростки нового романтического искусства, губя и душа одного за другим его творцов.
21 ноября 1828 года, в шесть часов утра, сидя у постели умирающего, его брат Фердинанд писал отцу, что "дорогой Франц" хочет быть погребённым подле Бетховена...
Всего на один год Шуберт пережил Бетховена. Но умер он в 31, а не в 57. И принадлежал он уже другому поколению. И мироощущение у него было другим. И ценой оно было оплачено - иной.
Итак, Бетховен поднял музыкальное искусство до высоты Гималайских вершин. Он закрепил за музыкой великое право быть посредницей между Разумом и Духом. Он напоил её великими идеями великой революции. Он осознал высокую свою пророческую миссию и, наконец, он сам назвал своих преемников. "Нет ничего выше и прекраснее, чем давать счастье многим людям" - шепнул он, целуя, одиннадцатилетнего Листа. О Шуберте мы уже говорили.
Мы привыкли смотреть на Бетховена, как на композитора, распахнувшего ворота романтического XIX века, тем более, что и сами романтики избрали его своим знаменосцем. И романтический век пышно взрастил посеянные Бетховеном семена.
Шуберт и Шуман, Шопен и Лист, Мендельсон и Берлиоз, Вагнер и Брамс... А если сюда прибавить всю русскую музыку, от Глинки до Чайковского? Сметану и Дворжака, Грига и Сен-Санса, Альбениса и Гранадоса? Поистине великий век! Такой неповторимой плеяды гениев музыкальное искусство ещё не знало! А пробудившаяся, казалось бы, в день бетховенских похорон Вена? А триумфальный успех бетховенской музыки в Лондоне, Праге, Париже, Петербурге? Вот уж когда, кажется, пришла пора для успеха творчества СВОБОДНЫХ ХУДОЖНИКОВ !
А теперь давайте-ка заглянем в свидетельства современников этого уникального века. Тем более, что там есть кого послушать: Байрон и Гейне, Гюго и Мюссе, Стендаль и Бальзак, Мицкевич и Петефи, Бьёрсон и Ибсен... Да разве всех перечислишь! И опять же русская литература от пушкинской плеяда до Толстого и Достоевского!
Казалось бы, если уж так перекликались гении прошедших веков, состоявшие на церковной или придворной службе, то тут-то уж настоящий простор для свободных-то художников!
О, пусть я кровью изойду, Но дайте мне простор скорей. Мне страшно задыхаться здесь В проклятом мире торгашей... Нет, лучше мерзостный порок: Разбой, насилие, грабёж, Чем счетоводная мораль И добродетель сытых рож! (Генрих Гейне)
Искусство, высокое искусство стынет в гостиных, обтянутых красным шёлком, теряет сознание в светло-жёлтых или жемчужно голубых салонах... (Ференц Лист)
Да! мы живём в торгашеское время! Планету принимают за монету... Но если мир - монета, Кто ж - ПОЭТ? (Шандор Петефи )
Здесь самая пышная пышность, самое свинское свинство, самое благородное благородство, самые преступные злодеяния... - теряешься в этом "раю", и очень удобно, потому что никто не допытывается как кто живёт... (Фредерик Шопен)
Эти люди запрятали где-то своё сердце, но где?.. Я не знаю. Даже если оно есть у них, они отрекаются от него каждое утро. (Оноре де Бальзак)
Это было отрицание всего небесного и всего земного; отрицание, которое можно назвать разочарованием или, если угодно, безнадежностью. (Альфред де Мюссе)
Достаточно цитат? А теперь давайте разберёмся что же произошло... "Государство разума потерпело полное крушение. Общественные и государственные учреждения оказались злой, вызывающей горькое разочарование карикатурой на блестящие обещания просветителей" (Карл Маркс, Фридрих Энгельс, т. XIX, стр. 192).
Представим себе, как должны были чувствовать себя художники, впитавшие великие идеалы, жаждущие высокой миссии для искусства, когда из всех щелей повылезли эти самые "сытые рожи" и когда воцарился один кумир - ДЕНЬГИ.
Художники эти - очень разные, как и бывает с подлинными большими художниками, а трагедия у них - одна: ужасающее противоречие между высокими идеалами, поисками духовности и обывательскими потребностями буржуазного общества. К тому же учтите, это не только общество, это для музыкантов ещё и публика, к которой они, увы, попали в зависимость.
Ведь слова "свободный художник" и впрямь можно было произносить либо с горькой иронией, либо заключив в кавычки. У них была, конечно свобода выбора: либо умереть с голоду, либо приспособиться к пошлому самодовольству филистёрской публики, жаждущей только одного - развлечений. Тяготение к пустым развлечениям приняло прямо-таки гипертрофированные формы.
Расцвет буржуазной эстрады самого дурного вкуса с кричащими эффектами и виртуозным трюкачеством приходится именно на эти годы. Чревовещатели и фейерверки, сногсшибательные виртуозы и музеи восковых фигур - всё это по очереди овладевало вниманием публики. И танцы. Везде, всюду, круглые сутки, даже страшный Венский конгресс, обрекший человечество на "законов гибельных позор, неволи немощные слёзы", был наречён "танцующим", так как проходил в невероятно блестящей и пышной обстановке. Лозунги "Свобода, Равенство, Братство" были прочно погребены под всей этой мишурой.
Бетховен, чья юность приходилась на период взлёта общественных идеалов, сыпал яростными проклятьями в адрес пустоголовых, чванливых и лицемерных аристократов, правительства, государства (его разговорные тетради 20-х годов полны предупреждениями друзей об осторожности, о шпионах и полиции).
Поколение молодых, подъёма не заставшее, испытывая отчаяние и одиночество, теряя веру в идеалы общественные, старались сохранить её в идеалах личных: любви, дружбе, природе, мечтах. Их творческое самовыражение теряет характер трибунности, но зато приобретает черты исповедальности. Не случайно одно из значительных произведений этого времени носит название "Исповедь сына века" (Мюссе).
Их мятежный, страстный протест против духовной пустоты тоже приобретает характер личного высказывания. Никогда ещё художники не оказывались в такой дисгармонии со своим временем и поэтому никогда ещё не звучала в искусстве такая пронзительная нота отчаяния, протеста, надрыва...
"Продираясь сквозь дисгармонию жизни, истинный гений не утрачивает..."
Да, не утрачивает... Но ведь сердца-то свои они в клочья раздирали об эту самую "дисгармонию жизни"... Вспомним по сколько лет прожили на свете первые композиторы-романтики! Вебер - 40, Шуберт - 31, Мендельсон - 38, Шопен - 39, Шуман 46, из коих 3 последние в психиатрической больнице. Да разве дело только в этом! Стоит почитать письма тех, кто выстоял, не сгорел - Листа, Берлиоза, Вагнера. Их публицистические статьи, где пламенный изобличительный пафос Вагнера перекликается с едкой иронией Шумана и мечтами об "идеальном музыкальном государстве" Берлиоза. Вы только вдумайтесь: Лист начал завидовать положению средневекового музыканта, который не зависел от пошлых вкусов публики и мог ориентироваться только на собственные высокие критерии.
А в России в это же время (1821 г) Пушкин писал Вяземскому: "Круг поэтов делается час от часу теснее - скоро мы будем принуждены, по недостатку слушателей, читать свои стихи друг другу на ухо.- И то хорошо".
Именно чтобы выстоять, не сломаться, искали так активно первые романтики друзей и единомышленников. Собирались поэты, музыканты, художники. Большая часть наследия Шуберта, к примеру, была создана для своих друзей и благодаря этим друзьям. "Вне музыки и вне круга друзей у Шуберта нет биографии"- так жёстко заканчивает свой этюд о Шуберте и его времени В.Д.Конен. Это можно сказать не только о Шуберте. "Серапионовы братья" Гофмана и "Давидсбюндлеры" Шумана. Кружки передовой молодёжи стали типичной формой общения, если хотите - общественной жизни, так как свободное высказывание было тогда возможно лишь в узком кругу единомышленников. Эти кружки были одной из форм сопротивления полицейскому насилию, формой выражения протеста идейным горизонтам процветающей бездуховности. Нотные магазины Штейнера и Гаслингера, погребки Лютера и Вегенера - сколько они слышали в эти годы бурных, нескончаемых споров об искусстве, сколько бесед никому тогда неизвестных молодых людей, которых теперь мы называем ГЕНИЯМИ. Ведь именно они, их духовные устремления и творческие искания оказались наиболее органично связанными с передовой культурой своего народа. И не только народа, но и своего времени. Как это ни парадоксально, но, мечтая о "музыке будущего", они рассказали нам о СВОЁМ времени. А сама форма их общения с друзьями, беседы искренние и доверительные, не могли не наложить на их музыку оттенка проникновенности, душевности, того, что мы называем ЛИРИЗМОМ. Если мощный гений Бетховена впервые сумел передать кипение и борение вулканических страстей во имя Великой идеи, то композиторы-романтики сделали музыку выразительницей самых сокровенных движений человеческой души. А, поскольку музыкальное искусство прежде всего и обращается к человеческому сердцу, чувствам, эмоциям, оно впервые в творчестве этих художников смогло превзойти на этом пути даже поэзию. "Музыка начинается там, где бессильно слово" (Гейне) - так мог сказать поэт только XIX века.
Великие идеи литература научилась выражать раньше музыки, в этом смысле Бетховен её ДОГОНЯЛ.
Во всматривании тайная тайных глубин человеческой души - впереди оказалась МУЗЫКА. Она не просто туда заглянула, но и поведала всем о красоте человеческого сердца. Его самоценности. Каждого отдельно. ЛИЧНОСТИ.
Если, конечно, эту красоту человек не убил в себе САМ. В одиночестве или отчаянии, продираясь сквозь "дисгармонию жизни". Если он не уничтожил в своей душе собственную МУЗЫКУ.
А теперь вернёмся к началу: "Кто музыки не носит сам в себе, кто холоден к гармонии прелестной, тот может быть..."
