Должна признаться, что меня всегда смешили советские бюрократические порядки, когда при приёме на работу ты должен был заполнять сначала длиннющую анкету: когда и где родился, кто твои родители, где и когда учился и работал, бывал ли за границей, и т.д., и.т.п., а потом то же самое излагать в листке под названием "автобиография". Смешили не только потому, что между ними практически не было разницы, но и потому, что они ровным счётом ничего не сообщали о человеке, о его характере, об отношении к людям и собственной профессии. Наконец, порядочный он человек или просто подлец.

Разумеется, ни один человек о себе бы не написал, что он подхалим и карьерист (хотя именно это, скорее всего, помогло бы ему продвинуться по службе), но ведь уже тогда существовала социологическая наука, которая различными тестами помогала выявить много чего интересного. Просто человеческая личность мало кого интересовала, она была предметом исследования литературы, причём только хорошей литературы.

Это я всё к тому, что только теперь, с приходом Интернета у каждого неленивого человека появилась возможность свободного размышления о собственной личности и судьбе. Другое дело, что эти размышления могут быть интересными только самому автору. Но уж тут - как повезёт. Итак, в начале просто анкета:
Крымская Светлана Валеевна.
Год рождения 1937.
День и месяц - 5 июня.
В семье служащего.
Отец - экономист, мама - просто мама.
Национальность - полукровка. Отец - татарин, Мама - русская.
Профессия - музыкант.
Образование - высшее.

Моя единственная дочь Алла с недавнего времени проживает в США с младшим внуком Кириллом. Старший внук Женя заканчивает Консерваторию, надеюсь, что с отличием. Он - лауреат Всероссийского конкурса.

ГЛАВНЫЙ КОРЕНЬ СЕМЬИ

Им, безусловно, был мой дед, Культин Иван Николаевич. Не только оттого, что моя музыкантская профессия, продолжающаяся уже в третьем поколении, восходит именно к нему, хотя у него не только музыкального образования не было, но и общего-то было не более, чем 3-4 класса. Во всяком случае, когда речь заходит о русском национальном характере, я всегда вспоминаю своего деда. Судя по рассказам бабушки, дед был - ОРЁЛ.

Представьте себе, выходец из безземельной крестьянской семьи, мальчик, которого отдали "в люди" в город то ли посудомоем, то ли пособником повара на побегушках, стал одним из самых знаменитых поваров Казани, которого, несмотря на многочисленные доносы, взяли Шеф-поваром в Обкомовскую столовую. Партийные боссы в еде, видимо, толк понимали. А доносы были!.. То ли в год моего рождения, то ли где-то по соседству, на него даже написали, что он якобы в кастрюли с едой подбрасывал толчёное стекло. Деда даже не посадили, и это в те годы! Хотя бабушка поседела в одночасье.

По слухам, бабка была красавица и модница, к тому же, дочь управляющего крупным поместьем. Дед её влюбил в себя так, что она уехала с ним, по тем временам - в никуда, прожила с ним больше 60 лет, родила 8 детей и до самой его смерти, когда они возвращались из гостей, устраивала ему сцены ревности, что меня, подростка, страшно смешило.

Я никогда не слышала, чтобы дед повышал голос. Бабушку он всегда называл только Фаничкой (звали её Февроньей Михайловной) и что бы она ему ни говорила - только отшучивался. Заканчивалось это всегда тем, что она, махнув рукой, заключала: - Да ну тебя "в-озеро-башкой". В её устах это было единственным самым "страшным" ругательством. И я очень долго воспринимала это именно так, как единое слово. Иногда дед приходил с работы то, что называется "под шафе". И тогда бабка говорила с осуждением: - Ну вот, напился как мазрак! Кто такой этот мазрак, для меня так и осталось загадкой.

Бабушка была религиозной, ходила в церковь и дома отмечались все церковные праздники. И Рождество, и Пасху я обожала, потому что в эти дни от кухни отстранялась бабушка, и дед всё делал сам. Я болталась возле него на кухне и наблюдала. Было это, разумеется, после войны - довоенную жизнь я практически не помню.

В доме было две печки. Одна называлась "голландка" и топилась она для тепла, а вторая была "русская", в ней только готовили. Готовились разнообразные пироги и пирожки, ватрушки и куличи, печенье и хворост. Словом, масса всякой вкуснятины. Но самое замечательное было смотреть, как он виртуозно всё режет и украшает закуски. В этом был особый класс! Разумеется, любое тесто он тоже готовил сам, хоть на дрожжах для пирогов и блинов, хоть сдобное, слоёное и прочее. Никаких полуфабрикатов в те времена не было, да дед никогда бы себе этого и не позволил. На эти праздники собиралась только родня и с бабушкиной, и с дедовой стороны.

мама

папа

дед

бабушка

Лёлька

полковник

дети народов

повар

Отец мой был членом партии с 41 года, не верующим, к тому же, татарином, но за столом все сидели вместе, и как-то это очень хорошо уживалось. Я думаю, что дед был по натуре очень демократичным человеком. Во всяком случае, в отличие от нынешних "патриотов", он совершенно спокойно относился к "интернациональным" бракам своих детей.

Пять из моих двоюродных братьев и сестёр - от смешанных браков. Мамин средний брат - героический полковник, привёз с фронта очаровательную медсестру-евреечку, у которой тоже вся грудь была в орденах-медалях. И когда мы за дедов стол садились все вместе, как говорится, кузены и кузины, то дядя Миша, тоже человек с чувством юмора, обычно заявлял: "Ну что, ребята, для начала споём наш гимн"! И заводил Новиковскую песню:
ДЕТИ РАЗНЫХ НАРОДОВ,
МЫ МЕЧТОЮ О МИРЕ ЖИВЁМ...

Так я и подобралась к самым главным для меня событиям. Дом был исключительно МУЗЫКАЛЬНЫМ. У деда был абсолютный слух и роскошный бас. Исторические народные песни героического характера я слушала с самого рождения. Слушала, как истории о своей родине: и "Славное море - священный Байкал", и "Есть на Волге утёс", и "Ревела буря, гром гремел". Были, конечно, и другие: был и бродяга, бежавший с Сахалина, был и Стенька Разин, бросивший ни за что, ни про что красавицу-княжну, которую я искренне жалела. Но те, героические, песни уж очень хорошо он исполнял!

В одном из стихотворений Евтушенко мне запомнились слова "Пение - это душа, а не просто лужёное горло". Так вот: у деда было всё. Ах, как я любила, когда он пел! Потом уже сообразила, что эти песни были его "сольным репертуаром". Ему никто не осмеливался подпевать, чтобы не испортить исполнение. Конечно, он был артистом в самом лучшем смысле этого слова. Его голос до сих пор живёт в моей памяти.

Вообще замечательных голосов в семье было вначале всего два, а с появлением жены дяди Миши (героического полковника, которым я страшно гордилась!) стало три. Дед, моя мама и тётя Фая имели настоящие голоса изумительного тембра: дед - повторюсь - роскошный бас, мама - колоратурное сопрано, тётя Фая - драматическое сопрано. У остальных голосов не было, но абсолютный слух имели все. Все играли на разных инструментах, но никто не знал нотной грамоты. Все были "слухачи". И репертуар был у всех разный: Мама пела романсы. Тётя Фая, поскольку родилась на Украине, - замечательные украинские песни и арии из "Запорожец за Дунаем". Русские пела тоже, конечно, особенно про молодую пряху. Бабушка с сестрой дуэтом пели про тонкую рябину. А её младший сын и мой самый любимый дядя Лёля всегда ходил с гитарой. Пел про тёмные курганы, которые спят и про тучи, которые встали над городом. Если бы он не бросил химико-технологический институт и не ушёл добровольцем прямо в Сталинградское пекло, в нашей интернациональной семье наверняка появились бы ещё и детишки полумарийцы. Его невеста, в то время студентка мединститута была марийка, звали её Софочка Айдамэ. Она долгое время, уже после войны, всё приходила к моим дедушке с бабушкой, всё надеялась ещё что-то узнать о деде Лёле, о нём не было похоронки, было сообщение, что "пропал без вести". И бабушка, и моя мама делали разные запросы, но больше никаких сведений так и не поступило.

Через несколько лет уже после войны, Софочка приходила прощаться, плакала и просила прощения, что собралась замуж. Бабушка её благословила, но, мне кажется, так и не простила, потому что до самой своей смерти была уверена, что "Лёлька жив".

Лёлька - это Алексей Иванович Культин, один из миллионов без вести пропавших русских солдат. Так и остался он в моей памяти весёлым, с гитарой и с прекрасными песнями. И ещё, когда он уходил, сказал, чтобы каждый день по десять раз я вслух произносила "на горе Арарат растёт крупный виноград". Почему? Потому что я сильно картавила. И я свято выполняла его наставления и перестала картавить к шести годам, но он этого так и не услышал.

Перед памятью деда во мне живёт всего один, мною непрощённый грех: его увезли в больницу с инфарктом 5 марта 1953 года. Когда я вернулась из музучилища, вся зарёванная по поводу другой смерти, рыдающая бабушка сказала, что "Ваничку увезли в больницу и он, наверное, оттуда не вернётся". Я смотрела на неё глазами зомбированной комсомолки-отличницы и думала: "Как можно плакать о деде, когда умер Сталин"! Это воспоминание жжёт моё сердце по сегодняшний день, и, наверное, будет жечь до самой могилы.

Деда не стало 20 марта. Он умер во сне, как и хотел. У бабушки после его кончины что-то сместилось в голове, и она слегла. Когда мы с мамой приходили с кладбища, она нас расспрашивала видели ли мы там Ваничку, понравился ли ему памятник и оградка и почему он не возвращается домой. Затем, притянув маму, шептала в ухо: "Ты уж ему скажи, чтобы вернулся. Я ему маленькую-то куплю" ("маленькой" тогда называли чекушку водки, против чего она всегда воевала).

Она умерла через 3 месяца, хотя врачи сказали, что с таким сердцем можно было жить до ста лет. Но она этого больше не хотела.