5 марта 1942 года в Куйбышеве состоялась Премьера 7 симфонии Дмитрия Шостаковича. Но с особым нетерпением "свою" Седьмую симфонию ждали в блокадном Ленинграде. Ещё в августе 1941 года, 21 числа, когда было опубликовано воззвание Ленинградского горкома ВКП(б), Горсовета и Военного Совета Ленинградского фронта "Враг у ворот", Шостакович выступил по городскому радио: "Час назад я закончил вторую часть своего нового симфонического произведения, - говорил он. - Если это сочинение мне удастся написать хорошо, удастся закончить третью и четвёртую часть, то тогда можно будет назвать это сочинение Седьмой симфонией".

И теперь, когда она прозвучала в Куйбышеве, Москве, Ташкенте, Новосибирске, Нью-Йорке, Лондоне, Стокгольме, ленинградцы ждали ее в свой город, город, где она родилась...

2 июля 1942 года двадцатилетний летчик лейтенант Литвинов под сплошным огнём немецких зениток, прорвав огненное кольцо, доставил в блокадный город медикаменты и четыре объемистые нотные тетради с партитурой Седьмой симфонии. На аэродроме их уже ждали и увезли, как величайшую драгоценность.

На следующий день в "Ленинградской правде" появилась коротенькая информация: "В Ленинград доставлена на самолете партитура Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. Публичное исполнение её состоится в Большом зале Филармонии".

Но когда главный дирижёр Большого симфонического оркестра Ленинградского радиокомитета Карл Элиасберг раскрыл первую из четырёх тетрадей партитуры, он помрачнел: вместо обычных трёх труб, трёх тромбонов и четырёх валторн у Шостаковича было вдвое больше. Да ещё добавлены ударные! Мало того, на партитуре рукою Шостаковича написано: "Участие этих инструментов в исполнении симфонии обязательно". И "обязательно" жирно подчеркнуто. Стало понятно, что с теми немногими музыкантами, кто ещё остался в оркестре, симфонию не сыграть. Да и они свой последний концерт играли 7 декабря 1941 года.

Морозы тогда стояли лютые. Зал филармонии не отапливался - нечем. Но люди всё равно пришли. Пришли слушать музыку. Голодные, измученные, замотанные кто во что горазд, так что не разобрать было, где женщины, где мужчины - только одно лицо торчит. И оркестр играл, хотя к медным валторнам, трубам, тромбонам было страшно прикоснуться - они обжигали пальцы, мундштуки примерзали к губам. И после этого концерта репетиций больше не было. Музыка в Ленинграде замерла, будто замёрзла. Даже радио её не транслировало. И это в Ленинграде, одной из музыкальных столиц мира! Да и некому было играть. Из ста пяти оркестрантов несколько человек эвакуировалось, двадцать семь умерло от голода, остальные стали дистрофиками, не способными даже передвигаться.

Когда в марте 1942 года репетиции возобновились, играть могли лишь 15 ослабевших музыкантов. 15 из 105-ти! Сейчас, в июле, правда, побольше, но и тех немногих, что способны играть, удалось собрать с таким трудом! Что же делать?

Из воспоминаний Ольги Берггольц.

Единственный оставшийся тогда в Ленинграде оркестр Радиокомитета убавился от голода за время трагической нашей первой блокадной зимы почти наполовину. Никогда не забыть мне, как тёмным зимним утром тогдашний художественный руководитель Радиокомитета Яков Бабушкин (в 1943 погиб на фронте) диктовал машинистке очередную сводку о состоянии оркестра: - Первая скрипка умирает, барабан умер по дороге на работу, валторна при смерти... И всё-таки эти оставшиеся в живых, страшно истощённые музыканты и руководство Радиокомитета загорелись идеей, во что бы то ни стало исполнить Седьмую в Ленинграде...

Яша Бабушкин через городской комитет партии достал нашим музыкантам дополнительный паёк, но всё равно людей было мало для исполнения Седьмой симфонии. Тогда, по Ленинграду был через радио объявлен призыв ко всем музыкантам, находящимся в городе, явиться в Радиокомитет для работы в оркестре.

Музыкантов искали по всему городу. Элиасберг, шатаясь от слабости, обходил госпитали. Ударника Жаудата Айдарова он отыскал в мертвецкой, где и заметил, что пальцы музыканта слегка шевельнулись. "Да он же живой!" - воскликнул дирижёр, и это мгновение было вторым рождением Жаудата. Без него исполнение Седьмой было бы невозможным - ведь он должен был выбивать барабанную дробь в "теме нашествия". Струнную группу подобрали, а с духовой возникла проблема: люди просто физически не могли дуть в духовые инструменты. Некоторые падали в обморок прямо на репетиции. Позже музыкантов прикрепили к столовой Горсовета - один раз в день они получали горячий обед. Но музыкантов всё равно не хватало. Решили просить помощи у военного командования: многие музыканты были в окопах - защищали город с оружием в руках. Просьбу удовлетворили. По распоряжению начальника Политического управления Ленинградского фронта генерал-майора Дмитрия Холостова музыканты, находившиеся в армии и на флоте, получили предписание прибыть в город, в Дом Радио, имея при себе музыкальные инструменты. И они потянулись. В документах у них значилось: "Командируется в оркестр Элиасберга". Тромбонист пришел из пулемётной роты, из госпиталя сбежал альтист. Валторниста отрядил в оркестр зенитный полк, флейтиста привезли на санках - у него отнялись ноги. Трубач притопал в валенках, несмотря на весну: распухшие от голода ноги не влезали в другую обувь. Сам дирижёр был похож на собственную тень.

Репетиции начались. Они продолжались по пять-шесть часов утром и вечером, заканчиваясь иногда поздно ночью. Артистам были выданы специальные пропуска, разрешавшие хождение по ночному Ленинграду. А дирижёру сотрудники ГАИ даже подарили велосипед, и на Невском проспекте можно было увидеть высокого, предельно исхудавшего человека, старательно крутящего педали - спешащего на репетицию или в Смольный, или к Политехническому институту - в Политуправление фронта. В перерывах между репетициями дирижёр спешил уладить многие другие дела оркестра. Весело мелькали спицы. Тоненько позвякивал надетый на руль армейский котелок. За ходом репетиций город следил внимательно.

Через несколько дней в городе появились афиши, расклеенные рядом с воззванием "Враг у ворот". Они извещали, что 9 августа 1942 года в Большом зале Ленинградской филармонии состоится премьера Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича. Играет Большой симфонический Оркестр Ленинградского радиокомитета. Дирижирует К.И.Элиасберг. Иногда прямо тут же, под афишей, стоял лёгкий столик, на котором лежали пачки с отпечатанной в типографии программой концерта. За ним сидела тепло одетая бледная женщина - видно, всё ещё не могла отогреться после суровой зимы. Около неё останавливались люди, и она протягивала им программу концерта, отпечатанную очень просто, ненарядно, одной только чёрной краской.

На первой страничке ее - эпиграф: "Нашей борьбе с фашизмом, нашей грядущей победе над врагом, моему родному городу - Ленинграду я посвящаю свою Седьмую симфонию. Дмитрий Шостакович". Пониже крупно: "СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ ДМИТРИЯ ШОСТАКОВИЧА". А в самом низу мелко: "Ленинград, 1942". Эта программа служила входным билетом на первое исполнение в Ленинграде Седьмой симфонии 9 августа 1942 года. Билеты расходились очень быстро - все, кто мог ходить, стремились попасть на этот необычный концерт.

Одна из участниц легендарного исполнения Седьмой симфонии Шостаковича в блокадном Ленинграде гобоистка Ксения Матус вспоминала:

Когда я пришла на радио, мне в первую минуту стало страшно. Я увидела людей, музыкантов, которых хорошо знала... Кто в саже, кто совершенно истощен, неизвестно во что одет. Не узнала людей. На первую репетицию оркестр целиком ещё не мог собраться. Многим просто не под силу было подняться на четвёртый этаж, где находилась студия. Те, у кого сил было побольше или характер покрепче, брали остальных под мышки и несли наверх. Репетировали сперва всего по 15 минут. И если бы не Карл Ильич Элиасберг, не его напористый, героический характер, никакого оркестра, никакой симфонии в Ленинграде не было бы. Хотя он тоже был дистрофиком, как и мы. Его на репетиции привозила на саночках жена. Помню, как на первой репетиции он сказал: "Ну, давайте...", поднял руки, а они - дрожат... Так у меня и остался на всю жизнь перед глазами этот образ, эта подстреленная птица, эти крылья, которые вот-вот упадут, и он упадет...

Вот так мы начинали работать. Понемножку набирались силёнок. А 5 апреля 1942 г. в Пушкинском театре состоялся наш первый концерт. Мужчины надевали на себя сперва ватники, а потом уже пиджаки. Мы тоже под платья надевали все подряд, чтобы не замерзнуть. А публика? Не разобрать было, где женщины, где мужчины, все замотаны, запакованы, в варежках, воротники подняты, только одно лицо торчит: И вдруг Карл Ильич выходит - в белой манишке, чистейший воротничок, в общем, как первоклассный дирижёр. Руки у него в первый момент опять задрожали, ну а потом пошло: Концерт в одном отделении сыграли мы очень прилично, никаких "киксов" не было, никаких заминок. Но аплодисментов мы не слышали - все же были в варежках, мы только видели, что весь зал зашевелился, оживился.

После этого концерта мы как-то разом воспрянули, подтянулись: "Ребята! Наша жизнь начинается!" Пошли настоящие репетиции, нам даже дали дополнительное питание, и вдруг - известие, что на самолёте, под бомбежками, к нам летит партитура Седьмой симфонии Шостаковича. Организовали всё моментально: партии расписали, набрали ещё музыкантов из военных оркестров. И вот, наконец, партии у нас на пультах и мы начинаем заниматься. Конечно, у кого-то что-то не получалось, люди обессилены, руки отморожены: Наши мужчины работали в перчатках с отрезанными пальчиками: И вот так, репетиция за репетицией: Мы брали партии домой, чтобы выучить. Чтоб всё было безукоризненно. К нам приходили из Комитета по делам искусства, какие-то комиссии постоянно нас слушали. А работали мы очень много, параллельно ведь приходилось учить и другие программы.

Помню такой случай. Играли какой-то фрагмент, где у трубы соло. А у трубача инструмент на коленке стоит. Карл Ильич к нему обращается:

- Первая труба, почему вы не играете?

- Карл Ильич, у меня нет сил дуть! Нет сил.

- А вы что, думаете, у нас есть силы?! Давайте работать!

Вот такие фразы и заставляли весь оркестр работать. Были и групповые репетиции, на которых Элиасберг к каждому подходил: сыграйте мне это, вот так, вот так, вот так. То есть, если бы не он, повторяю, никакой симфонии не было бы.

Наконец подходит 9 августа, день концерта. В городе, по крайней мере в центре, висели афиши. И вот еще одна незабываемая картина: транспорт-то не ходил, люди шли пешком, женщины - в нарядных платьях, но эти платья висели, как на распялках, велики всем, мужчины - в костюмах, тоже будто с чужого плеча: К филармонии подъезжали военные машины с солдатами - на концерт: В общем, в зале оказалось довольно много народа, а мы ощущали невероятный подъём, потому что понимали, что сегодня держим большой экзамен.

Перед концертом (зал-то не отапливался всю зиму, был ледяной) наверху установили прожекторы, чтобы согреть сцену, чтоб воздух был потеплее. Когда же мы вышли к своим пультам, прожекторы погасили. Едва показался Карл Ильич, раздались оглушительные аплодисменты, весь зал встал, чтобы его приветствовать. И когда мы отыграли, нам аплодировали тоже стоя. Откуда-то вдруг появилась девочка с букетиком живых цветов. Это было так удивительно!.. За кулисами все бросились обниматься друг с другом, целоваться. Это был великий праздник. Всё-таки мы сотворили чудо.

Вот так наша жизнь и стала продолжаться. Мы воскресли. Шостакович прислал телеграмму, поздравил нас всех.

Готовились к концерту и на передовой. В один из дней, когда музыканты ещё только расписывали партитуру симфонии, командующий Ленинградским фронтом генерал-лейтенант Леонид Александрович Говоров пригласил к себе командиров-артиллеристов. Задача была поставлена кратко: Во время исполнения Седьмой симфонии композитора Шостаковича ни один вражеский снаряд не должен разорваться в Ленинграде!

И артиллеристы засели за свои "партитуры". Как обычно, прежде всего был произведен расчет времени. Исполнение симфонии длится 80 минут. Зрители начнут собираться в Филармонию заранее. Значит, плюс ещё тридцать минут. Плюс столько же на разъезд публики из театра. 2 часа 20 минут гитлеровские пушки должны молчать. И, следовательно, 2 часа 20 минут должны говорить наши пушки - исполнять свою "огненную симфонию". Сколько на это потребуется снарядов? Каких калибров? Всё следовало учесть заранее. И, наконец, какие вражеские батареи следует подавить в первую очередь? Не изменили ли они свои позиции? Не подвезли ли новые орудия? Ответить на эти вопросы предстояло разведке. Разведчики со своей задачей справились хорошо. На карты были нанесены не только батареи врага, но и его наблюдательные пункты, штабы, узлы связи. Пушки пушками, но вражескую артиллерию следовало ещё и "ослепить", уничтожившее наблюдательные пункты, "оглушить", прервав линии связи, "обезглавить", разгромив штабы. Разумеется, для исполнения этой "огненной симфонии" артиллеристы должны были определить состав и своего "оркестра". В него вошли многие дальнобойные орудия, опытные артиллеристы, уже много дней ведущие контрбатарейную борьбу. "Басовую" группу "оркестра" составили орудия главного калибра морской артиллерии Краснознамённого Балтийского флота. Для артиллерийского сопровождения музыкальной симфонии фронт выделил три тысячи крупнокалиберных снарядов. "Дирижёром" артиллерийского "оркестра" был назначен командующий артиллерией 42-й армии генерал-майор Михаил Семёнович Михалкин.

Так и шли две репетиции рядом. Одна звучала голосом скрипок, валторн, тромбонов, другая проводилась молча, и даже, до поры до времени, тайно. О первой репетиции гитлеровцы, разумеется, знали. И, несомненно, готовились сорвать концерт. Ведь квадраты центральных участков города были давно пристреляны их артиллеристами. Фашистские снаряды не раз грохотали на трамвайном кольце напротив входа в здание Филармонии. Зато о второй репетиции им ничего не было известно.

И пришел день 9 августа 1942 года. 355-й день ленинградской блокады.

За полчаса до начала концерта генерал Говоров вышел к своей машине, но не сел в неё, а замер, напряжённо вслушиваясь в далекий гул. Ещё раз взглянул на часы и заметил стоящим рядом артиллерийским генералам: - Наша "симфония" уже началась.

А на Пулковских высотах рядовой Николай Савков занял свое место у орудия. Он не знал ни одного из музыкантов оркестра, но понимал, что сейчас они будут работать вместе с ним, одновременно. Молчали немецкие пушки. На головы их артиллеристов свалился такой шквал огня и металла, что было уже не до стрельбы: спрятаться бы куда-нибудь! В землю зарыться!

Зал Филармонии заполняли слушатели. Приехали руководители Ленинградской партийной организации: А.А.Кузнецов, П.С.Попков, Я.Ф.Капустин, А.И.Манахов, Г.Ф.Бадаев. Рядом с Л.А.Говоровым сел генерал Д.И.Холостов. Приготовились слушать писатели: Николай Тихонов, Вера Инбер, Всеволод Вишневский, Людмила Попова.

И Карл Ильич Элиасберг взмахнул своей дирижёрской палочкой. Позже он вспоминал:

Не мне судить об успехе того памятного концерта. Скажу только, что с таким воодушевлением мы не играли ещё никогда. И в этом нет ничего удивительного: величественная тема Родины, на которую находит зловещая тень нашествия, патетический реквием в честь павших героев - всё это было близко, дорого каждому оркестранту, каждому, кто слушал нас в тот вечер. И когда переполненный зал взорвался аплодисментами, мне показалось, что я снова в мирном Ленинграде, что самая жестокая из всех войн, когда-либо бушевавших на планете, уже позади, что силы разума, добра и человечности победили.

А солдат Николай Савков, исполнитель другой - "огненной симфонии", после ее окончания вдруг напишет стихи:
И когда в знак начала
Дирижёрская палочка поднялась,
Над краем передним, как гром, величаво
Другая симфония началась -
Симфония наших гвардейских пушек,
Чтоб враг по городу бить не стал,
Чтоб город Седьмую симфонию слушал.
И в зале - шквал,
И по фронту - шквал.
А когда разошлись по квартирам люди,
Полны высоких и гордых чувств,
Бойцы опустили стволы орудий,
Защитив от обстрела площадь Искусств.

Эта операция так и называлась "Шквал". Ни один снаряд не упал на улицы города, ни один самолёт не сумел подняться в воздух с вражеских аэродромов в то время, когда зрители шли на концерт в Большой зал филармонии, пока шёл концерт, и когда зрители после завершения концерта возвращались домой или в свои воинские части.

Концерт начался! И под гул канонады - Она, как обычно, гремела окрест - Невидимый диктор сказал Ленинграду: "Вниманье! Играет блокадный оркестр!.. ".

Те, кто не смог попасть в филармонию, слушали концерт на улице у репродукторов, в квартирах, в землянках и блиндажах фронтовой полосы. Когда смолкли последние звуки, разразилась овация. Зрители аплодировали оркестру стоя. И вдруг из партера поднялась девочка, подошла к дирижёру и протянула ему огромный букет из георгинов, астр, гладиолусов. Для многих это было каким-то чудом, и они смотрели на девочку с каким-то радостным изумлением - цветы в умирающем от голода городе.

Поэт Николай Тихонов, вернувшись с концерта, записал в своем дневнике:

Симфонию Шостаковича... играли не так, может быть, грандиозно, как в Москве или Нью-Йорке, но в ленинградском исполнении было своё - ленинградское, то, что сливало музыкальную бурю с боевой бурей, носящейся над городом. Она родилась в этом городе, и, может быть, только в нём она и могла родиться. В этом ее особая сила".

Симфонию, которая транслировалась по радио и громкоговорителям городской сети, слушали не только жители Ленинграда, но и осаждавшие город немецкие войска. Как потом говорили, немцы просто обезумели, когда услышали эту музыку. Они-то считали, что город почти умер. Ведь ещё год назад Гитлер обещал, что 9 августа немецкие войска пройдут парадным маршем по Дворцовой площади, а в гостинице "Астория" состоится торжественный банкет! Через несколько лет после войны двое туристов из ГДР, разыскавшие Карла Элиасберга, признавались ему: "Тогда, 9 августа 1942 года, мы поняли, что проиграем войну. Мы ощутили вашу силу, способную преодолеть голод, страх и даже смерть..."

Работу дирижёра приравняли к подвигу, наградив орденом Красной Звезды "за борьбу с немецко-фашистскими захватчиками" и присвоив звание "Заслуженный деятель искусств РСФСР".

А для ленинградцев 9 августа 1942 года стало, по выражению Ольги Берггольц, "Днём Победы cреди войны". И символом этой Победы, символом торжества Человека над мракобесием стала Седьмая Ленинградская симфония Дмитрия Шостаковича.

Пройдут годы, и поэт Юрий Воронов, мальчиком переживший блокаду, напишет об этом в своих стихах:
И музыка встала над мраком развалин,
Крушила безмолвие темных квартир.
И слушал ее ошарашенный мир.
Вы так бы смогли, если б вы умирали?..

"Спустя 30 лет, 9 августа 1972 года, наш оркестр, - вспоминает Ксения Маркьяновна Матус, - вновь получил телеграмму от Шостаковича, уже тяжело больного и потому не приехавшего на исполнение:

Сегодня, как и 30 лет назад, я всем сердцем с вами. Этот день живёт в моей памяти, и я навсегда сохраню чувство глубочайшей благодарности к вам, восхищение вашей преданностью искусству, вашим артистическим и гражданским подвигом. Вместе с вами чту память тех участников и очевидцев этого концерта, которые не дожили до сегодняшнего дня. А тем, кто собрался сегодня здесь, чтобы отметить эту дату, шлю сердечный привет. Дмитрий Шостакович.

19-03-2012

ПОСЛЕСЛОВИЕ К ПЕРЕПОСТУ О ГЕНИАЛЬНОЙ СИМФОНИИ

5 марта на страницах интереснейшего Музыкального салона Дмитрия Шварца появилась статья о 70-летнем юбилее первого исполнения Седьмой Ленинградской симфонии Дмитрия Шостаковича в городе Куйбышеве (ныне Самаре) 5 марта 1942 г. Мне представляется чрезвычайно интересным не только сама эта очень добротная статья, но и само это совпадение с первым днём после голосования у нас в стране за многолетнего лидера Владимира Владимировича Путина.

Я не политик и никогда им не была. Я никогда не состояла ни в какой партии, но меня всегда интересовала общественная жизнь нашей страны. Не столько то, что происходило и происходит во властных структурах, но гораздо больше состояние самого российского общества и прежде всего - ЕГО КУЛЬТУРЫ.

Этот мой интерес зиждется не только на моей профессии музыканта-просветителя, которой я отдала 50 лет своей жизни, но и на абсолютном убеждении в правильности знаменитой формулы "каждый народ достоин своего правительства".

Когда-то я выписала для себя поразившую меня цитату древнего китайского философа Конфуция " Если хочешь узнать справедливо ли правление в стране и благополучны ли нравы ей жителей - прислушивайся к МУЗЫКЕ."

Уже за те полвека, что прошли с моего окончания консерватории позволяют сделать не слишком оптимистические выводы. И мне показалось, что статья Дмитрия Шварца очень в этом отношении показательна. Выводы делать я предоставляю вам самим, мои дорогие друзья: и о справедливости нынешнего правления в стране, и о благополучии наших с вами нравов и вкусов.

И ещё я вспоминаю нашего знаменитого профессора, создателя консерваторских курсов "История и теория исполнительского искусства", который перевернул в своё время наши представления о значимости великих талантов (каковыми мы и себя считали по юношескому самомнению), постоянно внушая, что "там, где нет культуры ВОСПРИЯТИЯ, не может быть никакой культуры вообще. Там, где плохо слушают, там плохо и играют..."

Иными словами, за ту "попсу" и ту "фанеру" , которой нас пытаются непрерывно кормить, мы должны "благодарить" самих себя, потому что главным остаётся КУЛЬТУРА ВОСПРИЯТИЯ от времени Конфуция и до наших дней. И проявляется это ярче всего именно на массовом вкусе к музыке, ибо именно она всегда считалась САМЫМ МОГУЩЕСТВЕННЫМ И МАГИЧЕСКИМ ТАИНСТВОМ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО ДУХА.